спать нужно ночами)

среда, 12 ноября 2008

05:53

rosmarin

Молодо-зелено

почти приснилосьЛуч рванул в окно, будто только и ждал, когда распахнут пыльные шторы; пробил толстое стекло чернильницы и, едва не увязнув в густо-синем ее содержимом, растекся подкрашенным пятном на чистом листе. Бесформенная сухая клякса темно-синяя в центре и блекло-синяя по краям, и золотистые солнечные смешинки, там где луч разбился о граненые бока чернильного футляра и рассыпался блестками по столу.
Симон залюбовался игрой света, причудливыми переливами цвета, заключенного в плотное стекло. Почти черные буквы, какими виделись они ему, едва стекшие с остро заточенного пера, не шли ни в какое сравнение с этой затейливой сменой оттенков. Чуть передвигая и поворачивая пузатую чернильницу, молодой человек добивался новых форм теней, новых бликов и крапинок света на листах не исписанной еще бумаги. Пальцы ласково трогали некогда острые, но с годами скруглившиеся грани, подолгу разглаживали бороздки времени – еле приметные щербинки, образовавшиеся на стекле от грубого с ним обращения.
Рука, до того так интимно ласкавшая бок чернильницы, дрогнула, когда вошедший учитель громко поприветствовал вальяжно расположившегося за письменным столом ученика. Вязкая синяя жижа дернулась, повинуясь дрожи пальцев, и устремилась наружу, вовремя перехваченная у самого края горлышка тугой крышкой. Разочарованно стекая по внутренностям стеклянного каземата, чернила покорно замерли в прозрачном чреве, чтобы принять острие гусиного пера, такого же девственно-белого, как и нетронутые им листы.
Мельком удивившись привычной непристойности пера, входившего в узкое горлышко чернильницы, Симон без всякой нужды макнул его еще раз в маслянисто-синюю жидкость, дождался, когда тягучая капля скатиться с замаранного кончика, и только после этого принялся писать под диктовку учителя длинные фразы, смысл которых отчаялся понять еще на прошлых занятиях. Начало предложения, а может быть, и несколько предложений до него, молодой человек пропустил, ничуть не огорчившись и не перебив пухлого старичка, который, глядя в окно, тараторил заученные им специально для урока тексты. Симон рад был, что не может видеть его рот, его рыхлые толстые губы, слишком быстро двигавшиеся на совершенно безжизненном лице. Зрелище малоприятное, отбивающее желание поднимать взгляд от диктанта, да и вовсе смотреть на собеседника в разговоре, или даже разговаривать самому, стоит чуть дольше пронаблюдать за отвратительной артикуляцией учителя.
Избавленный от вида его гримас, Симон краем глаза все же не мог не замечать, как нервно шевелятся пальцы старика. Заложенные за спину, подпирающие поясницу учителя на манер спинки стула, его полные ручки всегда были в движении, словно бы он беспрестанно отсчитывал бусины невидимых четок.
Это мерное прищелкивание, бесконечное шевеление толстой розовой плоти сбивало юношу. Он не поспевал за словами, выхватывая отдельные буквы, иногда целые слоги, собирая их в новые слова и фразы, каждая из которых оканчивалась рифмой. Ненужные буквы просыпались на пол и стол табачными крошками и шелухой раскрывшихся почек, и ветер, который влетел в комнату вместе с солнечным лучом, подхватывал их, кружил и выносил прочь. Куда они разлетались, пританцовывая в том темпе, что задавал ветер, Симон не знал. Он вел счет только нужным буквам, тем, из которых складывались слова, собиравшиеся в рифмованные строчки. Он так увлекся строгим отбором нужных букв, что не расслышал, когда поток из обломков слов иссяк, а вместо трескучего голоса учителя раздался его чеканный шаг.
- Что за чушь! – от резкого возгласа рябь пошла по белым листам, и чернила разлапистыми кляксами легли на бумажные волны. – Что это за чушь?!
В гневе учитель притопнул левой ногой, но как-то несмело, как будто побаивался, что по желанию ученика ветер подхватит и его и унесет вслед ненужным буквам.
Молодой человек поднял глаза на смешного старика в посеревшем парике, потрепанные букли которого не знали пудры и расчески уже несколько недель, посмотрел на каплю пота, медленно стекавшую из-под кромки парика на морщинистый лоб, и мягко улыбнулся. Капля, круглая и жирная, как прозрачная муха, расплывалась, покрывая лоб ровным слоем солоноватой влаги. Лоб и букли тоже расплывались, растворяясь в воздухе, плыли седые брови, нос и рот учителя, ворот его камзола, мятый шейный платок, тень гардин за его спиной, пятна света на потолке. Симон только успел удивиться, что лицо старика уплывает из поля его зрения, только хотел попросить его не исчезать так поспешно, как глаза его закатились, и он легко соскользнул в глубокий уютный обморок, лишенный несчастья видеть поднявшуюся вокруг него суету.

@темы: хрень всякая