я, кстати, очень даже "за". при всей моей горячей нелюбви к рпц, христианским святым и угодникам, и патриархальным традициям, эту легенду я уважаю.
первый раз прочел ее в начальной школе, тогда она меня здорово увлекла. не, не как поучительная история, проникнутая идеями православия и бла-бла, а как хорошая такая волшебная сказка о небывалой любви.
наизусть ее я не выучил, конечно, но запомнил накрепко. мне семи-восьмилетнему хитрость и лукавинка Февроньи, покладистость юного князя понравились. и до сих пор нравятся, хотя легенда стала наивнее за это время )
осовремененный вариант жития святых Петра и Февронии Муромских
предыстория: Князь Петр победил "врага рода человеческого", появившегося в Муроме в образе страшного "блудного Змия" - оборотня. Святой сразил его легендарным Агриковым мечом, но от ядовитых капель крови дракона Петр тяжело заболел.
В княжеской опочивальне было полутемно. Окна в палатах прикрыты от яркого весеннего солнца. В красном углу тихо горели лампады у киота с иконами Богоматери и Христа. Да незаметный инок в черном чуть слышно читал псалмы.
- Аника... Аника, - слабым голосом позвал с постели Петр, молодой муромский княжич. Дверь скрипнула, и верный служка, здоровенный мужик Аника, пригнув голову под притолокой, тотчас вошел и замер.
- Устал я, Аника, - негромко заговорил княжич. - А скажи, за что мне наказанье такое? Все эти струпья, язвы по всему телу - от яда змеиного? Сколько уж лет неизлечимый. В той битве я ведь не только брата от змея спасал, а и Муром наш. А, может, всю Русь православную от злого гада спас.
Аника сел на лавку:
- Я, княже, кажется, нашел тебе еще лекарей. Есть в Рязанской земле такое сельцо Ласкаво. Старики говорят, может, там тебя от хвори избавят.
Петр приподнялся с подушек. Глянул с надеждой:
- Так чего ж ты медлишь? Собирай возки! Едем!
На второй день пути, разбрызгивая копытами весенние лужи, княжеские кони остановились, наконец, в бедном сельце, у крайней, старой избенки. Ворота были открыты. Аника быстро вошел в горницу. И замер от удивления. По комнате прыгал серый, уже в весенней шкурке, зайчишка. А за ткацким станком сидела девица с русой косой до пояса.
- Скажи-ка, девица, - поклонился Аника, - где твои мать с отцом?
Не поднимая головы от работы, она смиренно ответила:
- Родители пошли к соседям взаймы плакать. А брат меж ног своих в глаза смерти глядит.
Аника поглядел на прыгающего зайца, помялся. Про себя пожалел красивую, но бедную дурочку. А она вдруг подняла на него ясный взор и сказала:
- Экий ты неразумный. Не постучался. Застал меня в простоте и неприбранной. А родители у соседей покойника оплакивают. Когда же за ними смерть придет - соседи поплачут. Это и есть плач взаймы. А брат мой - древолаз, в лесу бортничает. На высоком дереве мед берет. Сквозь ноги в глаза смерти смотрит. А меня зовут Февронья.
- А я слуга муромского княжича Петра. Его змей ядом обрызгал. От лютых язв он совсем извелся. Если вылечишь - много даров обещает.
Девушка поднялась, опустив глаза:
- Даров мне не надо. Только вижу одно: будет здоров, если стану его женой. А нет, не смогу излечить. Бог силы не даст, - и погладила зайца, что прыгал рядом на задних ногах.
Тут Аника совсем опешил. Вспомнил примету: заяц в избе - к свадьбе. Побежал к своему юному княжичу. Беря его из возка на руки, изболевшегося и легкого, все же не мог скрыть странных подробностей. Петр раздраженно рассмеялся. Мыслимо ли княжичу брать в жены дочь какого-то древолазца? Пусть даже целительницу. Но в избе, взглянув на смиренную Февронью-красавицу, все же стыдливо промолчал. А она, глядя лишь на Анику, сказала:
- Прежде всего повели истопить баню. И выпари там хорошенько своего господина. А потом натри его вот этим. Но один струп на плече оставь. - И, зачерпнув из бочонка кислого квасу, протянула ковшик Анике.
В баньке после жаркого мытья Аника натер княжича кисляжью с головы до ног. И - о чудо! - пока распаренный Петр отдыхал на лавке, язвы на теле подсохли и отвалились. А кожа стала белой и чистой.
Стоит ли говорить, с какой радостью княжич пустился в обратный путь, какую силу почувствовал во всем теле, как легко бежал вверх по ступеням в свои хоромы! Кинулся к старшему брату Павлу с радостной вестью. Но вдруг, не добежав и до середины палаты, повалился на пол от страшной боли. Гнойные язвы на глазах у всех стали вновь покрывать его лицо, руки, тело.
Ночью, при свете лампад и свечи, он поведал брату подробности встречи.
- Грех на тебе. Она исцелила тебя, а ты возгордился, уехал обманом, - шептал в сердцах ему Павел. - Вспомни слова апостола: "Всякий возвышающий себя унижен будет. А унижающийся возвысится". Умоляю, поезжай к этой Февронье. Покайся перед ней и Богом. Посватайся. Может, простит. И, может быть, исцелишься. Покаянье тебе нужно, а не ей и не Богу.
Петр слушал молча, склонив русую голову. Подойдя к иконам, перекрестился. И велел Анике посылать в Ласкаво к Февронье сватов, чтобы обручиться с нею в Солотчинском монастыре летом на Петров день. Смиренная девушка не обиделась, только сказала:
- Кланяйся господину, но пусть не коляски готовит, а сани.
Аника опять мысленно посмеялся над странной девицей. Однако 29 июня с утра начался такой снегопад, такие хлопья повалили с неба, что замело дороги. И заготовленные Петром сани как раз пригодились.
Стоя в церкви пред алтарем рядом с невестой, княжич уже не стыдился избранницы. В Муроме князь Павел радостно, под колокольный звон, с иконой Богоматери встречал молодых у княжьих палат. Челядь, ликуя, выстроилась рядами.
- Совет вам да любовь! - кричали на пиру.
Однако не всем по душе пришлась юная княжна. То и дело стали слышаться наветы дородных боярских жен, ярких местных франтих - первых красавиц Мурома.
- Разве это княжна? Просто девка-молчунья. Никакой лепоты нет. И худа. И бледна. И не то что жемчуга, колечка медного не наденет.
Но Петр словно не слышал. Как говорится, ни к чему клад, когда у мужа с женой лад. А лад в новой семье исподволь, мягко строила сама Февронья.
Горе грянуло неожиданно. Умер старший брат Павел. И Петр официально стал князем Муромским. А Февронья - княгиней. Летопись особо отмечает честное и справедливое Петрово правление. Не по родовитости и богатству, а "по божьим делам" отмечал он и привечал и бояр, и челядь. Исправно вел и внешние дела и торговые. И часто не без советов мудрой лады своей, любимой жены. Поползли злые сплетни. От хором - к палатам, от домов - к избам. Мол, не любит княгиня родовитых. Боярство не любит, потому что сама чернавка. Потому и князь стал бояр угнетать. То унижением, то поборами. Однажды на хмельном мужском пиру, на княжеской трапезе стали хитроумно хулить княгиню. Особенно толстый боярин Данила.
- И ради чего ты, Петр, молодой князь, так престол свой унизил? Или тебе не нашлось высокородной невесты? Мы-то рады тебе служить, да вот жены-то наши, боярыни, никак не могут селянке кланяться.
И тщедушный Тимофей Тарасьев тоже вынырнул из-за боярских парчовых спин:
- И то правда, князь. Когда княгиня твоя бывает за трапезой с нашими женами, сраму не оберешься. Крошки со стола в ладонь собирает. Точно голодная.
Бояре за столом громко и дружно захохотали. Лицо князя вспыхнуло.
- Ей-ей, могу побожиться, - мелко перекрестился Тарасьев. - Кого хочешь спроси.
- А ну-ка, Аника, пошли за княгиней. Скажи, князь зовет к трапезе.
Затаив дыхание, следили бояре, как Февронья по велению князя, сев с ним рядом, поела. Как по деревенскому обычаю, не таясь, собрала в ладонь хлебные крошки. И тут Петр, досадуя, резко схватил ее за руку. Разжал пальцы. Она понимающе кротко взглянула ему в глаза. На ладони ее, как увидели все сидящие, лежали вовсе не крошки, а благоухающие комочки церковного ладана...
Ну и хохотал же Петр над боярами, которые один за другим повалили вон из палат. А жену свою больше уж никогда не испытывал. Однако еще больше озлобившиеся бояре не унимались. И на боярской думе грозно постановили:
- Если ты, князь, хочешь быть самодержцем, бери иную княгиню. А этой ни мы, ни жены наши не подчинимся. Пусть берет из казны сколь захочет и уходит из града Мурома.
И дрогнул князь. И растерялся. Склонил голову:
- Ступайте, нелюбезные. Сами спросите княгиню. Как она скажет, так и будет.
Ах как обрадовались бояре! Вскоре направили ходоков в княжеские хоромы. И предстали перед княгиней.
- Весь город, госпожа Февронья, требует, чтоб ты отдала нам того, кого мы просим. Сама же бери сколь нужно богатства и уходи!
Спокойно стояла она перед ними, наглыми, сытыми, пьяными.
- Пусть так. Но и вы обещайте мне дать, чего попрошу.
- Что ни скажешь, бери без прекословья, - обрадовались бояре.
- А скажу я, - голос зазвучал тверже, - что нужен мне только супруг мой, Петр.
Через открытую дверь все это слушал и находящийся неподалеку князь.
- Что ж, - переглянувшись, не растерялись надменные гости. - Бери. Мы на вече другого, лучше этого выберем. Благо есть из кого.
И тут князь не выдержал. Встал. Вошел. С гневом оглядел красные, потные от возбуждения лица бояр. Встретился с любящими глазами жены. Подойдя, нежно обнял ее за плечи. Поскорее увел от злого судилища.
Между тем на речном берегу боярские слуги спешно готовили для отплытия два струга, намереваясь выпроводить, наконец, за пределы муромских земель нелюбую им рязанскую всезнайку, чернавку Февронью. А заодно навсегда изгнать и князя Петра, строгого и давно неудобного им.
Супруги поплыли по реке на двух судах. Некий мужчина, плывший со своей семьей вместе с Февронией, засмотрелся на княгиню. Святая жена сразу разгадала его помысел и мягко укорила:
- Почерпни воду с одной и другой стороны лодки, - попросила княгиня. - Одинакова вода или одна слаще другой?
- Одинакова, - отвечал тот.
- Так и естество женское одинаково, - молвила Феврония. - Почему же ты, позабыв свою жену, о чужой помышляешь?
Обличенный смутился и покаялся в душе.
Ночной свежий ветер хлопает парусами над головой Февроньи. Озябшая, стоя у борта, она слушает, как скрипят на стругах уключины и сосновые мачты, как тихо плещет вода Оки, переговариваются гребцы. Куда плывут они? Какие земли примут изгнанников? Какая жизнь (или смерть?) ждет их в неведомой дали?
На ночлег пристали к какому-то берегу. Пока Аника со слугами ставили шатры и разгружали суда, князь сел поодаль на камень. И горько задумался. Было о чем. В пору в воду кидаться. Жена подошла легкой походкой. Нежно обвила шею мужа руками.
- Не скорби, княже. Уныние тоже грех. Бог милостив. Не пропадем... Или не веришь?
Она подняла его с холодного камня. Подвела к костерку, в котором, потрескивая, уже плясал огонь меж двух вбитых в землю кольев для подвешивания котла с водой.
- А поверишь ли в милость Божью, если наутро эти колышки станут опять деревьями?
Князь ободрился, засмеялся негромко:
- Ах ты лада моя, все выдумываешь?
Наутро они проснулись от удивленных криков. Повар, Аника и слуги толпились у пепелища от вчерашнего костра. По сторонам его вытянулись два стройных, шумящих зеленой листвой деревца.
- Вот видишь, - ласково коснулась мужнина плеча Февронья. - Я ж говорила, Бог милостив. И дает всем - по вере его.
Между тем бояре в Муроме не поделили власти. Стали подсиживать, клеветать, коварно, безжалостно убивать друг друга. К тому же на город, еще недавно красивый, резной, без жалости напал огонь. Огромные огненные всполохи, словно в руках архангелов, перелетали по крышам боярских домов и торжищ. Для всех и всюду словно звучал вопрос:
- Куда дели вы законного князя Петра с княгинею? Не вернете их на престол - все и вся огню и мечу будут преданы. И дома, и семьи, и скоты ваши...
И объял город ужас. Объяло оцепенение. Не прошло и трех дней, как на далеком берегу Оки пред шатром князя появились трясущиеся и униженные, в опаленной одежде люди. Средь них и Тимофей Тарасьев, и брюхатый боярин Данила. Упали ниц, в траву жалкими, закопченными лицами. Плакали:
- Прости ты нас, милосердный... Вернись. Избавь от греха.
Князь поднял с земли Тарасьева.
- Ступай с миром. Спроси княгиню мою. Как она скажет, так и будет.
Из своего шатра вышла Февронья. Выслушала беззлобно.
- Идите к вашему князю. Захочет вернуться - то и я с ним буду. Две способности дал нам Господь. Помнить и забывать. Забывать зло. А помнить добро.
Когда струги Петра и Февроньи, скользя по глади Оки, возвращались в родной Муром, встречать их на зеленые берега под колокольный звон высыпал весь город.
И потянулись, поплыли годы. В делах княжеских и житейских. В постах и молитвах. Кроткая Февронья продолжала "творить многие чудеса". Она была словно сама любовь. Постоянно лечила, исцеляла людей. Заботилась о больных и сиротах. Строила дома призрения. За вдов заступалась. Помогала бедным монастырям. Порой ткать любила, как некогда в юности. Да и Петр в ясном свете ее доброй души с годами сильно переменился. Время его княжения историки считают спокойным и благодатным.
Однако и к этим счастливым супругам подкралась старость. И в храме, и у себя в горнице у киота они все чаще просили Бога о счастье - дать им возможность умереть в один день. Они и завещание написали - не разлучать их тела и после смерти. Для этого по княжескому велению были вытесаны в одном камне два гроба с тонкою перегородкой.
Однажды князь позвал к себе старенькую княгиню и, усадив рядом, тихо взял ее тонкую руку.
- Скажи, возлюбленная моя, если я приму монашеский чин, пойдешь ли и ты в монастырь?
Помолчав, жена низко поклонилась мужу:
- Я об этом давно думаю. Лишь твоего решения ждала, чтоб подальше уйти от мира. Чтобы жить ближе к Богу. Среди наших мирских забот, молвы, искушений нельзя достичь святости и совершенства.
Князь продолжил ее мысль:
- Как говорил Иоанн Златоуст, это та же разница, что между тихой пристанью и морем, вечно колеблемым ветром.
Муромцы не поняли такого решения. Недоумевали, как можно княжескую славу, богатство, честь менять на монашество. Ведь и в миру можно молиться Богу. Но Петр с Февроньей были тверды. И приняли монашество в одно и то же время. Он наречен был в Спасском монастыре именем Давид. Она в женском Успенском монастыре - Ефросиньей.
Жаль, неведомо из летописи, какие духовные подвиги совершили супруги в монастыре, в одиночестве скудных келий. Однако недаром ведь говорится: если в миру люди борются с бесами, как с ягнятами, то монахи бьются с ними "аки с тиграми". Так жили они несколько лет, не видя друг друга, лишь зная и чувствуя биение любящего родного сердца. Но однажды теплым июльским днем, когда блаженная Ефросинья в узкой келье вышивала лик Богоматери на покрывале для храма Пресвятой Богородицы, в дверь постучали, и быстро вошел встревоженный молодой инок.
- Сестра, я послан от брата твоего во Христе Давида. Он велел передать, что пришло время его кончины. Но он ждет тебя. Чтобы вместе отойти к Богу.
Старушка прервалась на минуту:
- Не могу я тотчас с ним идти. Пусть подождет. Вот дошью, так сразу и буду к нему.
В своей келье во всем черном, с крестом на груди, седой, похудевший князь с трудом выслушал посланца. Задыхаясь, прошептал:
- Поспеши к сестре моей возлюбленной. Пусть проститься придет. Из жизни этой я уже отхожу.
Торопливо вбежал инок к Февронье:
- Сестрица. Не медли. Князь Петр кончается. Молит проститься.
- Умоли и его, брате, потерпеть, подождать меня малую минуту. Одну стезицу дошить осталось.
Инок бежал всю дорогу. И застал князя чуть живого.
- Скажи Февронье моей, - прошептал умирающий, - все, ухожу. Ждать мочи нету.
Бедный посланник с плачем вбежал к Февронье:
- Князь ваш Петр с миром преставился. Отошел в вечный покой.
Княгиня побледнела как снег. Встала и, подняв взгляд на Богородицу, трижды перекрестилась. Тихо, точно прощаясь, провела рукой по неоконченному шитью. Воткнула иголку и, замотав вокруг нее нитку, стала тихо отходить к Богу...
И понесли ангелы святые души Петра и Февроньи в бездонное небо. Туда, где был Тот, Кто даровал им великую и чистую любовь друг к другу. Случилось это, как говорится в Минеях, в лето 1228 года от рождества Христова. В 25 день июня месяца.
После отпевания муромские бояре пренебрегли завещанием покойных. Вспомнив, что монахов хоронить вместе нельзя, решили князя Петра схоронить в городе у соборной церкви. А гроб Февроньи поставили до утра в загородном женском монастыре. Однако наутро в немом ужасе стояли священники и прихожане над пустыми гробами в той и другой церквах. Никто не знал, куда подевались тела новопреставленных. Но прибежавший вскоре сильно напуганный сторож Богородичного храма, повалясь в ноги епископу, повинился, что ночью заснул и не видел, кто это тайно князя с княгиней перенес в общий гроб. Они и правда, как хотели при жизни, лежали в одном каменном гробу, покрытые недошитым Февроньиным покрывалом.
Бояре дружно решили, что это верные слуги ночью, тайно выполнили волю своих господ. Опять, разлучив тела, отнесли их в разные церкви, до утра закрыли замки и засовы. Сторожа глаз не сомкнули в ночи. И вновь никто так и не углядел, как тела святых старцев опять оказались в одном гробу.
Так и погребли их вместе. Но с тех самых пор стали замечать: кто с молитвой припадал к святым мощам, получал исцеление, лад да любовь в семье. Так что и нам хорошо бы молиться святым влюбленным, которые жили долго, счастливо и умерли в один день.
не очень мне нравится такой стиль изложения, но читать саму "Повесть" дюже трудно =/
и, собственно, она "Повесть о Петре и Февронии"
"Повесть о Петре и Февронии" возникла в ХV веке на основе устной легенды. Окончательная литературная обработка повести относится, вероятнее всего ко времени канонизации Петра и Февронии (на церковном соборе 1547г.) - к середине XVI века.
ПОВЕСТЬ ОТ ЖИТИА СВЯТЫХ НОВЫХ ЧЮДОТВОРЕЦЬ МУРОМСКИХ, БЛАГОВЕРНАГО И ПРЕПОДОБНАГО И ДОСТОХВАЛНАГО КНЯЗЯ ПЕТРА, НАРЕЧЕННАГО В ИНОЧЕСКОМ ЧИНУ ДАВИДА, И СУПРУГИ ЕГО БЛАГОВЕРНЫЯ И ПРЕПОДОБНЫЯ И ДОСТОХВАЛНЫЯ КНЯГИНИ ФЕВРОНИИ, НАРЕЧЕННЫЯ В ИНОЧЕСКОМ ЧИНУ ЕУФРОСИНИИ. БЛАГОСЛОВИ, ОТЧЕ.
Сеи убо в Русиистеи земли град, нарицаемыи Муром. В нем же бе самодръжствуяи благоверный князь, яко же поведаху, именем Павел. Искони же ненавидяи добра роду человечю, диавол всели неприазненнаго летящаго змиа к жене князя того на блуд. И являшеся еи своими мечты яко же бяше и естеством, приходящим же людем являшеся, яко же князь сам седяше з женою своею. Теми же мечты многа времена преидоша. Жена же сего не таяше, но поведаше князю мужеви своему вся ключьшаяся ей. Змии же неприазнивыи осиле над нею.
Князь же мысляше, что змиеви сътворити, но недоумеяшеся. И рече к жене си: "Мыслю, жено, но недоумеюся, что сътворити неприазни тому. Смерти убо не вем, каку нанесу нань . Аще убо глаголеть к тебе какова словеса, да въспросиши и с лестию о сем: весть ли сеи неприазнивыи духом своим, от чего ему смерть хощет быти. Аще ли увеси и нам поведаеши, свободишися не токмо в нынешнем веце злаго его дыханиа и сипениа и всего скарядиа , еже смрадно есть глаголати, но и в будущии век нелицемернаго судию Христа милостива себе сътвориши". Жена же мужа своего глагол в серцы си твердо приимши, умысли во уме своем: "Добро тако быти".
Во един же от днии неприазнивому тому змию пришедшу к неи, она же добру память при сердцы имея, глагол с лестию предлагает к неприязненному тому, глаголя многи иныя речи и по сих с почтением въспросив его хваля, рече бо, яко "много веси, и веси ли кончину си , какова будет и от чего?" Он же неприязнивыи прелестник прелщен добрым прелщением от верныя жены, яко непщева таину к неи изрещи, глаголя: "Смерть моя есть от Петрова плеча, от Агрикова а меча".
Жена же, слышав такову речь, в сердцы си твердо сохрани и по отшествии неприязниваго того поведа князю мужеви своему, яко же рекл есть змии. Князь же то слышав, недоумеяшеся, что есть смерть от Петрова плеча и от Агрикова меча, имеяше же у себе приснаго брата, князя именем Петра; во един же от днии призва его к себе и нача ему поведати змиевы речи, яко же рекл есть к жене его.
Князь же Петр, слышав от брата своего, яко змии нарече тезоименита ему исходатая смерти своеи, нача мыслити не сумняся мужествене, како бы убити змия. Но и еще бяше в нем мысль, яко не ведыи Агрикова меча.
Имеяше же обычаи ходити по церквам уединяяся. Бе же вне града церковь в женьстем монастыри Воздвижение честнаго креста. И прииде ту един помолитися. Яви же ся ему отроча, глаголя: "Княже! Хощеши ли, да покажу ти Агриков мечь?" Он же хотя желание свое исполнити, рече: "Да вижу, где есть!" Рече же отроча: "Иди во след мене". И показа,ему во олтарнои стене межу керемидами скважню, в ней же лежаше мечь. Благоверныи же князь Петр взем мечь той, прииде и поведа брату своему. И от того дни искаше подобна времени да убиет змия.
По вся же дни ходя к брату своему и к сносе своеи на поклонение. Ключи же ся ему приити во храмину ко брату своему. И в том же часе шед к сносе своеи во храмину и видев у нея седяща брата своего. И, паки пошед от нея, въстрете некоего от предстоящих брату его и рече ему: "Изыдох убо от брата моего к сносе моеи, брат же мои оста в своем храму. Мне же, не косневшу ни камо же, пришедшу ко сносе моеи и не свем и чюжуся , како брат мои напреди мене обретеся у снохи моеи". Тои же человек рече ему: "Никако же, господи, по твоем отшествии не изыде брат твои из своея храмины". Он же разумев быти пронырьство лукаваго змия. И,прииде к брату, рече ему: "Когда убо семо прииде? Аз бо от тебе из сея храмины изыдох, и нигде же ничесо же помедлив, приидох к жене твоеи в храмину и видех тя с нею седяща и чюдився, како напреди мене обретеся тамо. Приидох же паки скоро семо, ты же не вем како мя предтече и напред мене зде обретеся". Он же рече: "Никако же, брате, ис храма сего по твоем отшествии не изыдох и у жены своея никако же бех!" Князь же Петр рече: "Се есть, брате, пронырьство лукаваго змиа, да тобою ми ся кажет, аще не бых хотел убити его, яко непщуя тебе своего брата. Ныне убо, брате, отсюду никако же иди. Аз же тамо иду братися с змием, да некли божиею помощию убиен да будет лукавыи сеи змии".
И взем мечь, нарицаемыи Агриков, и прииде в храмину к сносе своеи и виде змиа зраком аки брата си и твердо уверися, яко несть брат его, но прелестныи змии, и удари его мечем. Змии же явися, яков же бяше и естеством, и нача трепетатися и бысть мертв и окропи блаженнаго князя Петра кровию своею. Он же от неприазнивыя тоя крови острупе , и язвы быша, и прииде нань болезнь тяжка зело. И искаше в своем одержании ото мног врачев исцелениа, и ни от единого получи.
Слыша же, яко мнози суть врачеве в пределех Рязаньскиа земли и повеле себе тамо повести, не бе бо сам мощен на кони сидети от великиа болезни. Привезен же бысть в пределы Рязанскиа земли и посла синклит свой весь искати врачев.
Един же от предстоящих ему юноша уклонися в весь, нарицающу[ю]ся Ласково. И прииде к некоего дому вратом и не виде никого же. И вниде в дом, и не бе, кто бы его чюл . И вниде в храмину и зря видение чюдно: сидяше бо едина девица, ткаше красна , пред нею же скача заець.
И глаголя девица: "Нелепо есть быти дому безо ушию и храму безо очию!" Юноша же той не внят в ум глагол тех, рече к девице: "Где есть человек мужеска полу, иже зде живет?" Она же рече: "0тец и мати моя поидоша в заем плакати. Брат же мой иде чрез ноги в нави зрети.
Юноша же тои не разуме глагол ея, дивляшеся, зря и слыша вещь подобну чюдеси, и глагола к девицы: "Внидох к тебе, зря тя делающу и видех заець пред тобою скача и слышу ото остну твоею глаголы странны некаки и сего не вем, что глаголеши. Первие бо рече: "нелепо есть быти дому безо ушию и храму безо очию". Про отца же своего и матерь рече, яко "идоша в заим плакати, брата же своего глаголя "чрез ноги в нави зрети", и ни единого слова от тебе разумех!" Она же глагола ему: "Сего ли не разумееши, прииде в дом сии и в храмину мою вниде и видев мя сидящу в простоте? Аще бы был в дому наю пес и чюв тя к дому приходяща, лаял бы на тя: се бо есть дому уши. И аще бы было в храмине моеи отроча и видев тя к храмине приходяща, сказало бы ми: се бо есть храму очи. А еже сказах ти про отца и матерь и про брата, яко отець мои и мати моя идоша в заем плакати - шли бо суть на погребение мертваго и тамо плачют. Егда же по них смерть приидет, инии по них учнуть плакати: се есть заимованныи плач. Про брата же ти глаголах, яко отець мои и брат древолазцы суть, в лесе бо мед от древиа вземлют. Брат же мои ныне на таково дело иде и яко же лести на древо в высоту, чрез ноги зрети к земли, мысля, абы не урватися с высоты. Аще ли кто урвется, сеи живота гонзнет ; сего ради рех, яко идет чрез ноги в нави зрети.
Глагола еи юноша: "Вижу тя, девице, мудру сущу. Повежь ми имя свое". Она же рече: "Имя ми есть Феврониа". Тои же юноша рече к ней: "Аз есмь муромъскаго князя Петра, служаи ему. Князь же мои имея болезнь тяжку и язвы. Острупленну бо бывшу ему от крови неприазниваго летящаго змиа, его же есть убил своею рукою. И в своем одержании искаше исцелениа ото мног врачев и ни от единого получи. Сего ради семо повеле себе привести, яко слыша зде мнози врачеви. Но мы не вемы, како именуются, ни жилищь их вемы, да того ради вопрошаем о нею" . Она же рече: "Аще бы кто требовал князя твоего себе, мог бы уврачевати и". Юноша же рече: "Что убо глаголеши, еже кому требовати князя моего себе? Аще кто уврачюет и, князь мои дасть ему имение много. Но скажи ми имя врача того, кто есть и камо есть жилище его". Она же рече: "Да приведеши князя твоего семо. Аще будет мяхкосерд и смирен в ответех, да будеть здрав!" Юноша же скоро възвратися к князю своему и поведа ему все подробну, еже виде и еже слыша.
Благоверныи же князь Петр рече: "Да везете мя, где есть девица". И привезоша и в дом тои, в нем же бе девица. И посла к неи ото отрок своих, глаголя: "Повежь ми, девице, кто есть, хотя мя уврачевати? Да уврачюет мя и възмет имение много". Она же не обинуяся рече: "Аз есмь хотя и врачевати, но имениа не требую от него прияти. Имам же к нему слово таково: аще бо не имам быти супруга ему, не требе ми есть врачевати его". И пришед человек тои, поведа князю своему, яко же рече девица.
Князь же Петр, яко не брегии словеси ея и помысли: "Како, князю сущу, древолазца дщи пояти себе жену!" И, послав к неи, рече: "Рцыте еи, что есть врачевъство ея, да врачюет. Аще ли уврачюет, имам пояти ю себе жене". Пришедше же, реша еи слово то. Она же взем съсудець мал, почерпе кисляжди своея и дуну и рек: "Да учредять князю вашему баню и да помазует сим по телу своему, иде же суть струпы и язвы. И един струп да оставит не помазан. И будет здрав". И принесоша к нему таково помазание. И повеле учредити баню.
Девицу же хотя в ответех искусити, аще мудра есть, яко же слыша о глаголех ея от юноши своего. Посла к неи с единым от слуг своих едино повесмо лну, рек, яко: "Си, девица хощет ми супруга быти мудрости ради. Аще мудра есть, да в сием лну учинит мне срачицу и порты и убрусець в ту годину, в ню же аз в бани пребуду". Слуга же принесе к неи повесмо лну и дасть еи и княже слово сказа. Она же рече слузе: "Взыди на пещь нашу и, снем з гряд поленце, снеси семо". Он же, послушав ея, снесе поленьце, Она же, отмерив пядию рече: "Отсеки сие от поленца сего". Он же отсече. Она же глагола: "Взъми сии утинок поленца сего и шед даждь князю своему от мене и рцы ему: "В кии час се повесмо аз очешу, а князь твои да приготовит ми в сем утинце стан и все строение, киим сотчется полотно его". Слуга же принесе ко князю своему утинок поленьца и речь девичю сказа. Князь же рече: "Шед рцы девицы, яко невъзможно есть в такове мале древце и в таку малу годину сицева строениа сътворити". Слуга жепришед сказа еи княжу речь. Девица же отрече: "А се ли възможно есть человеку мужеска възрасту вь едином повесме лну в малу годину, в ню же пребудет в бани, сътворити срачицу и порты и убрусець?" Слуга же отоиде и сказа князю. Князь же дивляся ответу ея.
И по времени князь Петр иде в баню мытися и повелением девици помазанием помазая язвы и струпы своя и един струп остави непомазан по повелению девицы. Изыде же из бани, ничто же болезни чюяше. На утрии же узрев си все тело здраво и гладко, развие единого струпа, еже бе непомазан по повелению девичю. И дивляшеся скорому исцелению. Но не въсхоте пояти ю жену себе отечества ея ради и послав к неи дары. Она не приат.
Князь же Петр поехав во отчину свою, град Муром, здравъствуяи. На нем же бе непомазан един струп повелением девичим. И от того струпа начаша многи струпы расходитися на теле его от перваго дни, в онь же поехав во отчину свою. И бысть паки весь оструплен многими струпы и язвами, яко же и первие.
И паки възвратися на готовое исцеление к девицы. И яко же приспе в дом ея, с студом посла к неи, прося врачеваниа. Она же, нимало гневу подержав, рече: "Аще будет ми супружник, да будет уврачеван. Он же с твердостию слово дасть еи, яко имать пояти ю жену себе. Сиа же паки, яко и преже то же врачевание дасть ему, еже предписах. Он же въскоре исцеление получив, поят ю жену себе. Такою же виною бысть Феврониа княгини.
Приидоста же во отчину свою, град Муром, и живяста в всяком благочестии, ничто же от божиих заповедеи оставляюще.
По мале же днии предреченныи князь Павел отходить жития сего. Благоверныи же князь Петр по брате своем един самодержец бывает граду своему.
Княгини же его Февронии боляре его не любяху жен ради своих, яко бысть княгини не отечества ради ея, богу же прославляющу ю добраго ради житиа ея.
Некогда бо некто от предстоящих еи прииде ко благоверному князю Петру навадити на ню, яко "от коегождо, - рече, - стола своего без чину исходит: внегда бо встати еи, взимает в руку свою крохи, яко гладна". Благоверныи же князь Петр, хотя ю искусити повеле да обедует с ним за единым столом. И яко убо скончавшуся обеду, она же, яко же обычаи имеяше, взем от стола крохи в руку свою. Князь же Петр приим ю за руку и, развед, виде ливан добровонныи и фимиам. И от того дни остави ю к тому не искушати.
И по мнозе же времени приидоша к нему сь яростию боляре его, ркуще: "Хощем вси, княже, праведно служити тебе и самодержцем имети тя. Но княгини Февронии не хощем, да господьствует женами нашими. Аще хощеши самодержьцем быти, да будет ти ина княгини, Феврониа же, взем богатество доволно себе, отоидет, амо же хощет!" Блаженныи же князь Петр, яко же бе ему обычаи, ни о чесом же ярости имея, со смирением отвеща: "Да глаголита к Февронии, и яко же речет, тогда слышим".
Они же неистовии, наполнившеся безстудиа , умыслиша, да учредят пир, И сътвориша. И егда же быша весели, начаша простирати безстудныя своя гласы, аки пси лающе, отъемлюще у святыя божии дар, его же еи бог и по смерти неразлучна обещал есть. И глаголаху: "Госпоже княгини Феврониа! Весь град и боляре глаголють тебе: "даи же нам, его же мы у тебе просим!" Она же рече: "Да възмета, его же просита". Они же, яко единеми усты, ркоша: "Мы убо, госпоже, вси князя Петра хощем, да самодръжьствует над нами. Тебе же жены наши не хотяхуть, яко господьствуеши над ними. Взем богатство доволно себе, отоидеши, амо же хощеши". Она же рече: "Обещахся вам, яко, елика аще просите, приимете. Аз же вам глаголю: "дадите мне, его же аще аз въспрошу у ваю". Они же злии ради быша, не ведуще будущаго, и глаголаша с клятвою, яко "аще речеши, единою безпрекословиа възмеши". Она же рече: "Ничто же ино прошу, токмо супруга моего князя Петра". Реша же они: "Аще сам въсхощет, ни о том тебе глаголем" . Враг бо наполни их мыслеи, яко, аще не будет князь Петр, да поставят себе инаго самодержьцем: кииждо бо от боляр в уме своем дръжаше, яко сам хощет самодержец быти.
Блаженныи же князь Петр, не възлюби временнаго самодержавьства, кроме божиих заповедеи, но по заповедем его шествуя, держашеся сих, яко же богогласныи Матфеи в своем благовестии вещает. Рече бо, яко "иже аще пустит жену свою, развие словеси прелюбодеинаго, и оженится иною, прелюбы творит". Сеи же блаженныи князь по евангелию сътвори: одержание свое, яко уметы , вмени, да заповеди божиа не раздрушита.
Они же злочестивии боляре даша им суды на реце, - бяше бо под градом тем река, глаголемая Ока. Они же пловуще по реце в судех. Некто же бе человек у блаженныя княгини Февронии в судне, его же и жена в том же судне бысть. Тои же человек, приим помысл от лукаваго беса, възрев на святую с помыслом. Она же, разумев злыи помысл его, вскоре обличи и. Рече ему: "Почерпи убо воды из реки сиа с сю страну судна сего". Он же почерпе. И повеле ему паки испити. Он же пит. Рече же паки она: "Почерпи убо воды з другую страну судна сего". Он же почерпе. И повеле ему паки испити. Он же пие. Она же рече: "Равна ли убо си вода есть, или едина слажеши?" Он же рече: "Едина есть, госпоже, вода". Паки же она рече сице: "И едино естество женьское есть. Почто убо, свою жену оставя, чюжиа мыслиши!". Тои же человек, уведе, яко в неи есть прозрениа дар, бояся к кому таковая помышляти.
Вечеру же приспевшу, начаша ставитися на брезе. Блаженныи же князь Петр яко помышляти начат: "Како будет, понеже волею самодержъства гоньзнув?" Предивная же Феврониа глагола ему: "Не скорби, княже, милостивыи бог, творец и промысленник всему, не оставить нас в нищете быти!"
На брезе же том блаженному князю Петру на вечерю его ядь готовляху. И потче повар его древца малы, на них же котлы висяху. По вечери же святая княгини Феврониа, ходящи по брегу и видевши древца тыя, благослови, рекши: "Да будуть сиа на утрии древие велико, имущи ветви и листвие". Еже и бысть. Вставши бо утре, обретоша тыя древца велико древие, имуще ветви и листвие. И яко уже хотяху людие их рухло вметати в суды с брега, приидоша же вельможа от града Мурома, ркуще: "Господи княже, от всех вельмож и ото всего града приидохом к тебе, да не оставиши нас сирых, но възвратишися на свое отечествие. Мнози бо вельможа во граде погибоша от меча. Кииждо их хотя державъствовати, сами ся изгубиша. А оставшии вси с всем народом молят тя, глаголюще: "Господи княже, аще и прогневахом тя и раздражихом тя, не хотяще, да княгини Феврониа господьствует женами нашими, ныне же с всеми домы своими раби ваю есмы, и хощем, и любим и молим, да не оставита нас, раб своиx".
Блаженныи же князь Петр и блаженная княгини Феврониа възвратишася в град свои.
И беху державьствующе в граде том, ходяще в всех заповедех и оправданиих господних бес порока, в молбах непрестанных и милостынях и ко всем людем, под их властию сущим, аки чадолюбивии отец и мати. Беста бо ко всем любовь равну имуще, не любяще гордости, ни граблениа, ни богатества тленнаго щадяще, но в бога богатеюще. Беста бо своему граду истинна пастыря, а не яко наимника. Град бо свои истинною и кротостию, а не яростию, правяще. Странныя приемлюще, алчныя насыщающе, нагиа одевающе, бедныя от напасти избавляюще.
Егда же приспе благочестное преставление ею, умолиша бога да в един час будет преставление ею. И совет сътворше, да будут положена оба вь едином гробе, и повелеша учредити себе вь едином камени два гроба, едину токмо преграду имущи межу собою. Сами же вь едино время облекошася во мнишескиа ризы. И наречен бысть блаженныи князь Петр во иноческом чину Давыд, преподобная же Феврониа наречена бысть во иноческом чину Еуфросиниа.
В то же время преподобная и блаженная Феврониа, нареченнаа Еуфросиниа, во храм пречистыя съборныя церкви своима рукама шиаше въздух , на нем же бе лики святых. Преподрбныи же и блаженныи князь Петр, нареченныи Давид, прислав к неи, глаголя: "О, сестро Еуфросиниа! Хощу уже отоитти от тела, но жду тебе, яко да купно отоидем". Она же отрече: "Пожди, господине, яко дошию въздух в святую церковь". Он же вторицею послав к неи, глаголя: "Уже бо мало пожду тебе". И яко же третицею присла, глаголя: "Уже хощу преставитися и не жду тебе!" Она же остаточное дело въздуха тиго святого шиаше, уже бо единого свярого риз еще не шив, лице же нашив и преста и вотче иглу свою в воздух и преверте нитью, ею же шиаше. И послав ко блаженному Петру, нареченному Давиду, о преставлении купнем. И, помоливсяпредаста святаа своя душа в руце божии месяца июня в 25 день. По преставлении же ею хотеста людие, яко да положен будет блаженныи князь Петр внутрь града у соборныя церкви пречистыя богородицы, Феврониа же вне града в женстем монастыри у церкви Въздвижениа честнаго и животворящаго креста, ркуще, яко "во мнишестем образе неугодно есть положити святых вь едином гробе". И учредиша им гроби особны и вложиша телеса их в ня: святаго Петра, нареченнаго Давида, тело вложиша в особныи гроб и поставиша внутрь града в церкви святыа богородицы до утриа, святыя же Февронии, нареченныя Еуфросинии, тело вложиша в особныи гроб и поставиша вне града в церкви Въздвижениа честнаго и животворящаго креста. Общии же гроб, его же сами повелеша истесати себе вь едином камени, оста тощь в том же храме пречистыя съборныя церкви, иже внутрь града. На утрии же, вставше, людие обретоша гроби их особныя тщи, в ня же их вложиста. Святая же телеса их обретоста внутрь града в соборнеи церкви пречистыя богородицы вь едином гробе, его же сами себе повелеша сътворити. Людие же неразумнии, яко же в животе о них мятущеся, тако и по честнем ею преставлении: паки преложиша я в особныя гробы и паки разнесоша. И паки же не утрии обретошася святии вь едином гробе. И к тому не смеяху прикоснутися святем их телесем и положиша я вь едином гробе, в нем же сами повелеста, у соборныя церкви Рожества пресвятыя богородица внутрь града, еже есть дал бог на просвещение и на спасение граду тому: иже бо с верою пририщуще к раце мощеи их, неоскудно исцеление приемлют.
историческая справка. за достоверность не ручаюсь
историческая справка
Церковное предание отождествляет Петра и Февронию (Давида и Евфросинию) с муромским князем Давидом Юрьевичем (Георгиевичем) и его супругой. Давид Юрьевич неоднократно упомянут в летописях. До 1204 года этот князь жил в Муроме при своем брате - муромском князе Владимире Юрьевиче. Правил князь Давид с 1204 до 1228 года. Характер деятельности Давида Юрьевича не противоречит образу святого князя по житию. Этот князь известен своей миротворческой деятельностью (отказ от Пронска, уличение рязанских князей перед Всеволодом). Те политические события, что описаны в житии (изгнание князя), как раз характерны для того времени, когда княжил Давид. То, что в летописях осталось имя Давид, а не Петр (светское), можно объяснить тем, что у русских князей часто было по два христианских имени, а при пострижении в схиму нередко возвращали первое христианское имя.
для тех, кто рискнет открыть: текста очень много!